Вопрос, как смотрится российская наука на фоне мировой, в последнее время стоит весьма остро. Несмотря на общефилософские заверения о том, что знания не имеют национальности, соперничество, как ни крути, наличествует (впрочем, так было всегда). Как раз о конкуренции, а также коллаборации, достижениях и палках в колесах отечественных исследователей зашла речь на панельной дискуссии «Космос и ядерные частицы», прошедшей в рамках фестиваля «EUREKA!FEST».
«Движение — жизнь!»
Профессор физического факультета университета Калгари (Канада), руководитель научной группы, член научного совета Российского квантового центра Александр Львовский начал с того, что прямо ответил на вопрос, поставленный модератором встречи блогером Ильей Кабановым: «Наш центр международный и уникальный: он создан под эгидой лучших ученых в этой области, и уже сейчас видно, что наша организация вполне способна к конкуренции на высоком уровне, имеются и соответствующие результаты».
Впрочем, заговорив непосредственно об отечественной науке, ученый обозначил одну из главных ее проблем, о которой уже неоднократно говорилось и писалось: реализации академической мобильности. «Наша сфера деятельности — это плавильный котел, где постоянное происходит перемешивание кадров, а Россия в полной мере в этот процесс не включена», — констатирует Александр Львовский. Совершенно справедливо: если зарубежный исследователь на протяжении разных этапов своей карьеры успевает поработать как минимум по всему материку, а как максимум — по всем континентам (включая Антарктиду!), при этом периодически возвращаясь поработать на родину, то в нашей стране, к сожалению, система работает практически только на выезд.
«Два года назад я общался с молодым человеком, который рассказал свою историю: он несколько лет провел в США, сделал несколько очень хороших публикаций, но по семейным обстоятельствам был вынужден вернуться в Новосибирск. Думал, что будет легко найти работу в одном из институтов Академгородка, но даже на небольшие деньги ставок не было», — приводит пример Александр Львовский. Что же, последние, действительно, в Российской академии наук — это аналог Бобруйска для детей лейтенанта Шмидта. (Автор ни в коем случае не сравнивает эту пеструю шайку мошенников с уважаемыми учеными, просто вспомнил бессмертное: «При слове «Бобруйск» собрание болезненно застонало»). Причем, надо отметить, что с переходом институтов РАН в Федеральное агентство научных организаций проблема ставок не стала ближе к решению, напротив, ситуация обострилась еще больше.
«Конечно, есть и другие факторы, которые не помогают, — говорит Александр Львовский. — Еще пять лет назад мы считали, что российская наука страдает от недостатка финансирования: дайте нам денег, и все будет хорошо, мы возродимся. Сейчас денег, вроде, дали, и все равно остается масса сложностей разного уровня. Начиная от управления и заканчивая таможней, визами, призывом в армию и бесконечной бюрократией».
«Нишевая» наука
«Мне кажется, люди пытаются искать такие ниши, в которые «соперники» не очень активно идут», — развивает тему конкуренции ведущий сотрудник Государственного астрономического института им. Штернберга МГУ, член редакционного совета газеты «Троицкий вариант — Наука» Сергей Попов. В качестве примера такой работы он приводит самый известный функционирующий российский проект — спутник «Радиоастрон». С помощью этого аппарата ученые проводят фундаментальные астрофизические исследования, в том числе, изучение окрестностей сверхмассивных черных дыр, нейтронных звезд и областей звездообразования.
«Это очень сложно, и можно задуматься: почему ни NASA, ни ESA никогда в полную силу не разрабатывали проекты таких комплексов? Что-то похожее пытались делать японцы, создали прототип, но тоже остановились», — комментирует ученый. Действительно, по словам Сергея Попова выходит, что это очень специфическое занятие: делать аппарат очень большой стоимости, исследуя область, где можно получить 2-3 результата. Да, 2-3, зато очень глобальных и значимых.
Западный подход к астрофизике считает такие показатели недостаточными: слишком нерационально запускать спутник стоимостью сотни миллионов долларов ради считанных, пусть и очень важных в научном мире публикаций. «Мы же можем по ряду причин заполнять эту достаточно странную нишу, на мой взгляд, довольно специфической ценой», — считает Сергей Попов.
Одной из причин такого решения специалист называет «техническую» составляющую. Например, есть замечательный проект спутника, который понемногу создается и в перспективе готовит инструменты для интересных и уникальных исследований. Однако дата запуска этого аппарата понемногу сдвигается, причем, уже на протяжении не одного года. «Если бы старт осуществили, как и запланировано, в 2010-2012-м годах, то не сказать, что это гарантировало бы Нобель, но в тотализатор, ставя на результаты работы, можно было бы поиграть смело», — отмечает Сергей Попов. Как он говорит далее, складывается ощущение, что есть «научные» люди, которые занимаются проектом и понимают: он нужен для получения ощутимых данных, а есть управленческо-техническая часть, для которой главное — запустить железку, и в таком случае неважно, когда ее, собственно, отправлять с Земли. «Спутник полетит в 2016-м году, и за потерянное, по сути, время все основные результаты будут получены другими учеными. Это вызывает шок у людей, которые тащат на себе исследовательскую программу, потому что каждый день появляются статьи, понемногу забирающие кусочки из того, что можно было бы сделать. Так что в итоге проблема упирается не в научную часть», — резюмирует Сергей Попов.
В чистом поле науки не бывает
Заместитель директора Института ядерной физики им.Г. И. Будкера СО РАН, декан физического факультета НГУ Александр Бондарь предложил взглянуть на обсуждаемый вопрос немного в другой плоскости. «Мы обыденно думаем, что науку довольно легко сделать на пустом месте: вложив определенные средства, покупаем лидера направления или нобелевского лауреата, привозим его в Новосибирск, он начинает выдавать результаты, и мы уже впереди планеты всей, — говорит ученый. — В нашей области ситуация выглядит не так. Если говорить про физику частиц, то она выросла из условно говоря прикладной ядерной физики, и в мире центров, где исследовалась бы эта проблема, очень мало, их около десятка, и количество постоянно снижается».
Основной тезис Александра Бондаря заключается в следующем: невозможно сделать суперкрутую установку, вложив в нее хоть сто миллиардов долларов, и получить с нее значимые в сообществе результаты без совокупности специалистов и их поддержки, а иначе — без научной школы и общей научно-технической культуры.
«В нашей области, как и в сфере изучения космоса в целом, это гораздо более сложный вопрос, чем создание исследований международного уровня, касающихся поверхностей твердых тел, — комментирует специалист. — Та же квантовая физика: относительно новое и пока еще «настольное» направление, но если мы говорим о физике частиц, то это уже уровень мощного технологического производства. В нашей сфере без четко продуманной, осознанной государственной политики развиваться нельзя. Точка».
Вспомнив историю, можно отметить, что в СССР, изготавливающем ядерное оружие, исследования в соответствующей области брали самые высокие планки, однако, начиная с 90-х годов никакой осознанной линии правительством сформулировано не было, и так остается, по словам Александра Бондаря, до сих пор. Впрочем, как он отмечает, первые признаки понимания важности исследований в области физики частиц уже возникают: Россия сделала заявку на ассоциированное членство в ЦЕРНе: «Это шаг государственный, и я надеюсь, что все состоится».
Екатерина Пустолякова
Фото автора