Иосиф Исаевич Гительзон — сооснователь вместе с Леонидом Васильевичем Киренским и Иваном Александровичем Терсковым Института физики и Красноярского государственного университета — признанный специалист в области биофизики, академик РАН, член Международной академии астронавтики и ряда других международных научных союзов, член Комиссии РАН по борьбе с лженаукой и фальсификацией научных исследований. Почетный гражданин города Красноярска и Красноярского края. Иосиф Исаевич известен работами по биофизическим методам анализа эритроцитарных популяций и регуляции системы крови, параметрическому управлению биосинтезом микробных популяций и замкнутым экологическим системам жизнеобеспечения человека, биофизическому мониторингу природной среды и методам биолюминесцентного анализа. Под его руководством выполнены экспедиционные исследования биологической светимости во всех четырех океанах планеты. Важнейшим направлением его работ стало изучение динамики биосферы современными космическими, авиационными и корабельными биофизическими методами. Институту биофизики СО РАН удалось создать первую в мире и пока никем не превзойденную по уровню замкнутости экологическую систему жизнеобеспечения человека для космических и земных применений. Академик Гительзон работает в Сибирском отделении РАН с 1957 года.
— Если вспомнить, как вы представляли сегодняшнее время в 1950—1960-е годы и сравнить с тем, что получилось, картинка сильно отличается от того, о чем вы мечтали, или так далеко даже не мечталось?
— Не мог себе представить, что всё так разрастется. Не было никакого намека на Академию в Красноярске, фундаментальной наукой никто не занимался, только несколько энтузиастов героически вели в институтах свои «маленькие» исследования, никто их не обязывал это делать.
Один раз в 50-х годах мы стояли в ночной очереди за хлебом с Леонидом Васильевичем (Леонид Васильевич Киренский — физик, специалист в области магнетизма, с 1968 года академик АН СССР, инициатор и основатель академического центра и Государственного университета в Красноярске, тогда молодой профессор Красноярского педагогического института. — Прим. ред.), и он мне начал рассказывать, что скоро здесь откроют институт Академии наук, появятся перспективы, нам с Иваном Александровичем (Терсковым. — Прим. ред.) тоже можно будет работать. Трудно было поверить в это в той обстановке, но это произошло!
Сначала мы предложили проект лаборатории по поручению Киренского, пришли к нему, а он нас высмеял, сказал: «Разве это масштаб?», мы сказали, что нам нужен один лаборант и десять клеток для кроликов. «Пишите настоящий проект!» — сказал он. Вот мы и развернулись: собственно, тогда это была лаборатория биофизики, она послужила основой для того, что стало Институтом биофизики СО РАН. В этом смысле я более чем удовлетворен, тогда я не мог себе представить, что всё это может появиться в городе, где не было ни академической науки, ни университета. А с другой стороны, много не удалось из того, что хотелось бы.
— Например?
— Наш «скелет» корпуса (речь идет о недостроенном корпусе ИБФ СО РАН.— Прим. ред.) — эта моя самая большая вина, что я не довел его до конца в пору моего директорства. Когда руководство страны признало свою вину за «лысенковщину» и разгром биологии, стало ясно: нужно компенсировать ущерб. Юрий Анатольевич Овчинников (специалист в области биоорганической химии и молекулярной биологии, вице-президент СО АН СССР (1974—1988). — Прим. ред.) подготовил постановление правительства по развитию молекулярной биологии, в том числе предложил написать то, что мы хотели бы. Я предложил этот корпус, решил, что он будет трижды нужен, во-первых, как помещение, в котором мы сумеем реализовать все наши биотехнологические, биофизические, молекулярные задумки, — именно в этих областях страна сильно отставала вследствие лысенковского разгрома биологии. Во-вторых, я думал: именно здесь надо учить современных биологов — я и сейчас так думаю. И, наконец, он должен был стать архитектурным центром Академгородка по проекту выдающегося специалиста Арека Саркисовича Демирханова. Но грянула перестройка — всё остановилось. До сих пор стоит этот «скелет», почти подведенный под крышу «долгострой», периодически нам дают надежду, что его будут достраивать, но реально ли это в нынешней экономической ситуации? Хотелось бы дожить. Горестно думать, глядя на этот омертвевший корпус, сколько можно было бы сделать доброго, реализовать идей, создать основы новых биотехнологических производств, подготовить на самом современном уровне университетских специалистов для работы в биотехнологии, экологии, медицине.
— Что вы считаете своим главным научным достижением на сегодня?
— Учеников. Оглядываясь на 70 лет своей жизни в Красноярске, я вспоминаю, что приехал мальчишкой, только окончив школу, и остался здесь на всю жизнь. Сейчас вспоминаю — всё так быстро! От начала, когда мы с Иваном Александровичем работали вдвоем в Медицинском институте под опекой заведующего кафедрой физики Леонида Васильевича Киренского, где Терсков был ассистентом, а я — студентом этого же института и одновременно биофака МГУ. Мы стали двигаться в области спектроскопии в применении к крови — то, что развилось за это время, вызывает у меня самое большое удовлетворение. Мне всегда думалось, что главное, чего не хватает Красноярску и Сибири в целом — людей. И возникает вопрос: как можно такое необозримое пространство развивать? Только суворовским принципом: не числом, а умением — наукой, знаниями. Поэтому становление интеллектуального потенциала, в котором мне посчастливилось принять участие, я считаю своим главным достижением, видя сейчас наш институт и университет (сегодня Сибирский федеральный университет. — Прим. ред.), в создании которого тоже довелось участвовать. Я вижу, как развивается следующее, уже «внучатное» поколение, ушедшее далеко вперед от того, что когда-то нами закладывалось, но в этом просматриваются те основы, с которых начинали.
Академик Иван Александрович Терсков создал регистрирующий спектрофотометр, который долгие годы был в своем роде единственным подобным прибором в России. Первым объектом спектрофотометрического исследования была избрана кровь — эритроциты и содержащийся в них гемоглобин. Развитый подход к анализу клеточных популяций крови послужил методической основой для целого цикла работ, в которых впервые было дано количественное описание реакции системы красной крови на внешние воздействия, сформулированы физиологические закономерности этих реакций. Следуя той же логике изучения клеточных популяций, которая была продуктивна в изучении клеток крови, Иван Александрович расширил круг объектов и перенес внимание на популяции одноклеточных — водорослей, бактерий. Это направление получило название управляемого биосинтеза. Создание управляемых популяций микро- и макроорганизмов позволило поставить и экспериментально решить задачу создания из них сложных экосистем вплоть до замкнутых, объединенных круговоротом вещества. Если создать замкнутую экосистему такого масштаба, что в нее можно поместить человека, то возникает возможность обеспечения его жизнедеятельности вне Земли — в космосе. Это направление работ получило поддержку Сергея Павловича Королева и привело к созданию экспериментального комплекса «БИОС», в котором экипажи испытателей жили месяцами за счет круговорота атмосферы, воды и растительной пищи. Из этой работы просматривается множество практических применений не только в дальнем космосе, но прежде всего в радикальном улучшении условий для жизни людей на Земле в северных широтах и других суровых природных условиях.
— А как получилось, что красноярские биофизики от изучения крови перешли к изучению океана?
— Фундаментальная наука развивается из внутренней логики, интереса и любопытства. Не буду подробно говорить как, но из исследования эритроцитов, обеспечивающих энергией организм, у меня возник интерес к биолюминесценции, где организм самым эффективным образом, который еще не достигнут техникой (хотя светодиоды уже приближаются к этому), преобразует биохимическую энергию в свет. Мы занимаемся многими светящимися организмами. Больше всего таких существ в море. Тогда из этого никакой практической пользы видно не было, это сейчас возникла целая аналитическая область, потому, что уже удалось извлечь люциферазы — светящиеся белки, и мы умеем «пришивать» их к биохимическим процессам, прикреплять ген люциферазы к генам других организмов, и таким образом делать внутренние процессы жизни клеток и целых организмов видимыми. По значению это можно сравнить разве что с открытием Рентгена. Тогда я ничего этого еще не предвидел, но подумал, что это способ визуализировать процессы жизни в самом океане в общем виде, и пришел в Институт океанологии РАН, чтобы они меня взяли на корабль с нашими приборами. Здесь мне помогла дружба, потому что многие мои университетские друзья стали океанологами, они представили меня руководителям института: академику Льву Александровичу Зенкевичу и члену-корреспонденту АН СССР Вениамину Григорьевичу Богорову (спроектировал первый переоборудованный для науки корабль «Витязь»). Они поверили в мои рассказы и взяли меня в рейс. У меня было представление, что свечение — это редкое, исключительное явление, за ним надо гоняться, ловить этих редких бактерий. Но оказалось, что в море полно живого света; возбуждая его с помощью зондирующих приборов, можно действительно увидеть распределение планктона, вертикальную слоистость (стратификацию) распределения жизни в толще морских вод. Трудно океанологам на корабле в безбрежном океане, нужно решать целый спектр исследовательских задач: где поставить станцию, какие глубины лучше зондировать, где взять пробы — нужны ориентиры. Раньше они были в основном физико-химическими, но выяснилось, что можно увидеть через биолюминесценцию жизнь океана непосредственно на любой глубине и понять, с каких горизонтов следует взять пробы, чтобы попасть в «концентрацию жизни», а с какого — если нужно изучить безжизненный слой воды. Поэтому в следующих рейсах, когда мы уже ходили с аппаратурой, были такие сцены: начинается станция, корабль дрейфует с выключенными двигателями, идет работа. Мы запускаем зондирующие фотометры, а в лаборатории, куда приходит непрерывный сигнал о распределении светящейся жизни по глубине, стоят океанологи и смотрят на экран, видят вертикальное распределение живого планктона, и прицельно пускают свои орудия лова. Потом работа продолжается в лаборатории: культивируются бактерии, создаются коллекции. Наша коллекция светящихся бактерий, вероятно, самая большая. Но, к величайшему моему сожалению, теперь мы не ходим в море. «Обсохли», как говорят об оставшихся на берегу моряках. В перестройку «обсох» почти весь научный флот Академии наук. А раньше флаг Академии можно было встретить в самых дальних уголках Мирового океана. И думаю, его присутствие было не менее убедительной демонстрацией могущества нашей страны, чем демонстрация Андреевского флага. И у меня есть основание так думать — видел многократно, как при заходах в чужие порты, когда наше судно объявляло традиционный день открытых дверей, многотысячные очереди выстраивались у трапа с раннего утра и шли через лаборатории корабля до позднего вечера. Они уходили с глубоким уважением к стране, у которой есть такая мощная и мирная наука. Мы «обсохли» и больше не ходим в море. Для других работ это может быть и хорошо, для меня — прискорбно. Я бы хотел опять быть в море (улыбается).
— Есть ли еще какая-то несбывшаяся научная мечта?
— Победа над злокачественными опухолями и их полное искоренение. Думается, пока они не исчезли, пока этот меч висит над каждым из нас, человечество не может считать себя цивилизованным. У меня есть особенное, личное желание сделать что-то для уничтожения рака. Это наша семейная трагедия: младшая дочь, которая как раз занималась борьбой с лейкозами, можно сказать, пала жертвой на этом фронте. Ответ на вопрос, как истребить сами эти заболевания, должен прийти из фундаментальной науки.
«Сегодня делается попытка разорвать связь поколений, но ведь она и так разорвана перестройкой. Сейчас делается упор на молодых, но знания-то у старших. Для эффективной работы нужна преемственность. Если начинать с нуля, то каждому поколению приходилось бы добывать огонь самостоятельно».
— Ваш совет, напутствие молодым ученым: как быть успешным и продуктивным?
— Есть две вещи, с которыми человечество несовместимо: война и злокачественные опухоли. И вот мой совет по поводу этих двух язв, которые терзают людей: наука — очень сильный инструмент преодоления межнациональных и межгосударственных границ и противоречий. В этом смысле принадлежность к науке, ощущение себя членом этого общечеловеческого коллектива ученых — то, что молодежь должна культивировать, несмотря ни на что.
Здесь мне хочется прервать рассказ о нас несколькими словами о замечательном человеке и ученом — моем старинном друге — докторе Осаму Шимомуре — американском ученом японского происхождения. Ему первому удалось извлечь и очистить светящийся белок из маленьких океанских медуз. Казалось, это такая далекая от практических нужд работа, но с нее началось широчайшее применение светящихся молекул в аналитической практике для биотехнологии, биологии и медицины. За эту пионерскую работу он получил Нобелевскую премию.
Мне захотелось отвлечься на рассказ о нем, потому что уже далеко не молодым он откликнулся на мое приглашение в далекую Сибирь и в течение трех лет был научным руководителем открытой в Сибирском федеральном университете лаборатории биолюминесцентного анализа, которая продолжает успешную работу и теперь, а все заработанные в СФУ деньги доктор Шимомура оставил университету. Из них мы образовали «Фонд Шимомура», который поддерживает научные работы студентов и аспирантов СФУ. Мне показалось важным рассказать об этом сейчас, когда ветер холодной войны вновь задувает над миром. Но есть люди, разум которых противостоит этому безумию. И среди них особенно много ученых, вероятно потому, что через принадлежность к единству мировой науки они ощущают единство человечества. Осаму Шимомура один из них. Он один из «хибакуся» — людей, подвергшихся воздействию радиации при взрыве американской атомной бомбы над Нагасаки 9 августа 1945 году, но работает в Америке. Вернемся, однако, к нашим делам.
— Как молодым ученым добиться успеха в науке?
— Тут я могу только посоветовать сохранять живое чувство любопытства, которое движет работу. Этот инстинкт свойственен всем людям, но в детстве: в это время все дети почемучки — а вот сохраняется он не у всех, и наука есть сохранение этой детской любознательности. Второе: важно ставить задачи, которые ты сам (как ты убежден) можешь решить лучше других. В науке не бывает вторых: либо ты сделал то, чего никто не знал, либо повторяешь то, что делали другие. Это не есть движение вперед, это закрепление уже завоеванных позиций, а вот само завоевание — подлинная работа там, на передовой. Третье: быть готовым к тому, что пройдет очень много времени, пока твои результаты будут признаны и оценены. Иногда и этого человек не успевает получить. Поэтому главное — собственное убеждение, что ты полезен и делаешь то, что нужно.
Во времена плавания парусников людей спрашивали, почему они идут в эти тяжелейшие экспедиции, из которых не каждый возвращается? Потому что есть надежда: вернуться и принести людям знания.
В некотором отношении профессия ученого — неблагодарное, рискованное дело, похожее на поиск самородков: кто-то находит, а другой, совсем не меньше вложивший знания, труда, умения, ничего не находит — область, еще не созревшая для открытий, например. Поэтому, когда кого-то высоко оценивают, это не значит, что все остальные глупее и сделали мало. Ну и еще одна существенная вещь в науке — учить. Если стремление науки узнать и отдать, то учеба — лучший способ отдать. Возможность иметь учеников — это преодоление смертности человека.
«Не могу закончить нашу беседу, не поделившись главной сегодняшней заботой и болью. В юбилейную дату было бы недостойным умолчать о сегодняшнем положении Сибирского отделения Академии. Вследствие реформы 2013 года оно (как и все региональные отделения) лишилось своей главной функции — интегратора интеллектуальных сил своих регионов. Точнее, в силу инерции еще не совсем лишилось, но это неизбежно произойдет, если ситуация не будет выправлена. И это не вопрос выживания Академии, это вопрос о направлении выживания страны. Положение России в сегодняшнем мире заставляет снова и снова поразиться мудрому предвидению М.В. Ломоносова: «Российское могущество прирастать будет Сибирью и Ледовитым океаном». (Это ХVIII век!) Можно лишь еще раз удивиться и оценить удивительную силу интеллекта, прозревающего сквозь века. Единственный инструмент осуществления этого предвидения — это знания и умение, иными словами — фундаментальная и прикладная наука. Об этой огромной ответственности всем нам нужно думать в преддверии предстающих перевыборов руководства Сибирского отделения».
Подготовили Егор Задереев, Юлия Позднякова, Алёна Литвиненко
Фото предоставлены ИБФ ФИЦ КНЦ СО РАН
