От Заполярья до Центральной Азии

Старший научный сотрудник лаборатории геохимии рудообразования и геохимических методов поисков Института геохимии СО РАН (Иркутск) кандидат геолого-минералогических наук Александр Вадимович Паршин в составе коллектива исследователей занимается маловысотным дистанционным зондированием Земли. В работе ученые используют роботизированные системы на базе беспилотных летательных аппаратов (далее БПЛА). При помощи такого оборудования, как, например, мультикоптеры и самолеты с вертикальным взлетом, они проводят геофизическую съемку в районах со сложными природными условиями. 

 

Применение таких систем позволяет быстро и недорого решать задачи геолого-геофизического картирования и поисков месторождений. БПЛА-технологии используют в местах, где раньше никто не стал бы заниматься геологическими поисками из-за высоких финансовых рисков. Также они дают возможность работать там, где тяжело проводить исследования классическими полевыми отрядами с тяжелой техникой. 

 

   Путь до участка работ всегда очень трудный, поэтому ученым приходится задействовать тяжелую технику

 

Александр Вадимович часто участвует в организации сложных экспедиций в удаленные районы: от Дальнего Востока до Урала и от Арктики до Центральной Азии. В последние пять лет это не менее 7—10 экспедиций в год. Коллективы ученых трудятся на местности с сильно пересеченным рельефом, отсутствием дорог, где обстановка каждый год усложняется. Несколько лет назад отчет команды А. Паршина об экспедиции по поискам старых золото-урановых месторождений в Забайкалье принес приз «За самую экстремальную трофи-экспедицию России» на конкурсе Master-Winch Expedition (конкурс от производителя автомобильных лебедок Master-Winch на лучший отчет об экспедиции).  

 

«У нас довольно молодой коллектив. Большая его часть участвует в экспедициях со студенчества. Многие сотрудники лаборатории — бывшие или действующие спортсмены, некоторые служили в армии, и их физподготовка и навыки, такие как, например, управление вездеходами, ремонт техники или стрельба, оказываются очень нужными во время длительных поездок», — рассказывает Александр Вадимович.

 

Задача у команды исследователей в экспедиции следующая — им нужно прибыть на участок и организовать лагерь. Затем группы по два-три человека с беспилотными системами перемещаются по участку, пока не покроют его регулярной съемкой. С научной точки зрения цель таких поездок — постоянное совершенствование технологий и методик, их практическая проверка. С производственной — составление геолого-геофизических карт и поиск месторождений полезных ископаемых. «Перед тем как отправиться на место, мы продумываем способы перемещения, анализируем большой объем данных: старые и современные космоснимки, топографические карты, цифровые модели местности. Исходя из полученной информации, решаем, какую технику лучше использовать, как обеспечить полное покрытие площади. Но на практике всё, конечно, оказывается не так», — поясняет ученый. 

 

Часто район работ находится в пределах двух-трех тысяч километров от Иркутска. Полевой отряд выезжает туда на внедорожниках или грузовиках. Это позволяет везти с собой легкие вездеходы или моторные аэролодки, которые могут пригодиться на участке, непреодолимом для колесной техники. В таком формате проходила одна из любимых экспедиций Александра Паршина. Тогда его команда делала беспрецедентные по сложности геофизические съемки при поисках золотого оруденения в Западном Саяне. Участок, на котором ученые должны были работать, находился в горах между Абаканом и Кызылом, недалеко от национального парка «Ергаки». Несмотря на то, что до района работ доехать довольно легко, на сам участок на автомобилях не пробраться. Природные условия местности очень непростые: резко расчлененный рельеф, летом дожди, ночью случались такие сильные заморозки, что застывала вода в ближайшем ручье. Идти пешком нет возможности — оборудование далеко не унесешь. Поэтому главную проблему экспедиций можно назвать проблемой последней мили. В этот раз работа проводилась в двух вариантах: часть съемки была сделана с помощью сверхлегких гусеничных вездеходов, а часть — на бронетранспортере. Вездеходу было уже лет 50, и из-за сложного рельефа он перегревался каждые два километра, так что ехать приходилось крайне медленно. В итоге исследователи получили интересный материал, который имел значительный успех на конференции EAGE во Франции по применению БПЛА-технологий в геологии. Полученные результаты были достаточно информативными для того, чтобы обосновать потребность принципиального изменения плана геологических работ. Фактически они поставили вопросы о том, возможно ли провести полную замену ряда наземных методов беспилотными, и о том, есть ли вообще необходимость подготовки кадров по традиционной образовательной программе.

 

   Процесс проведения геофизической съемки с помощью БПЛА

 

Несмотря на то, что коллектив Александра Паршина работает со сложной техникой, условия жизни отряда такие же, как и в обычной геологической экспедиции: палатки, печки, готовка на костре. Кроме того, по сравнению с рядовыми геологическими партиями ученые здесь должны действовать очень быстро, поэтому работа часто проходит с колес и круглосуточно.

 

«Наши основные трудности — перемещение по местности и нехватка оборудования. Помню, в 2016 году, когда еще не было денег на нормальные комплектующие, я привез из Китая чемодан моторов для беспилотных летательных аппаратов. Мы собрали комплексы и поехали делать съемку. И тут оказалось, что моторы бракованные и загораются в полете. Мы не могли ничего сделать и просто наблюдали, как они один за другим выходят из строя. Нас спасло то, что беспилотные системы сами по себе очень надежные — гексакоптер может сесть или даже протянуть какое-то расстояние и без одного двигателя, и даже если он упадет с двадцати метров на кустарник, то не особенно пострадает. В итоге экспедиция завершились благополучно, а нам впервые в мире удалось показать, что маловысотные съемки по качеству превосходят наземные», — говорит А. Паршин.

 

Стресс — неотъемлемая часть экспедиций. Особенной проблемой стресс был на этапе становления технологий. В первые годы БПЛА разрабатывались без инвестиций или госфинансирования, на самоокупаемости, поэтому качество оборудования и его запас были недостаточными. Зачастую приходилось летать на деталях, уже бывших в употреблении: контроллерах, двигателях, старых батарейках.

 

«Это, конечно, заставляло сильно понервничать, и не только в процессе работы, но и еще до ее начала — понимали, что одна случайная авария из-за битого контроллера, купленного на “Авито” (интернет-сервис для размещения объявлений по продаже б/у оборудования), может привести к провалу всей экспедиции. К тому же все работы сначала были коммерческими, а заказчики не относятся с пониманием к проблемам исполнителя. Девизом наших экспедиций стала фраза “авось да вывезет”, и к счастью, всё проходило благополучно», — делится ученый. 

 

Забавной особенностью БПЛА-геофизики Александр Вадимович считает то, что некоторым операторам беспилотных систем в условиях сложного рельефа приходится управлять комплексом вслепую. Так происходит из-за того, что при отсутствии связи роботизированная система попадает в радиотень, то есть не подает сигнала оператору, и он не видит, где летит комплекс и всё ли с ним хорошо. Оказалось, что некоторые крепкие ребята не могут постоянно переносить волнение такого рода и отказываются от этой работы, предпочитая физическую нагрузку эмоциональной.

 

В 1940-е годы, когда был создан Институт систематики и экологии животных Сибирского отделения РАН (ранее Биологический институт) в Новосибирске, основной задачей было изучение фауны: насекомых, рыб, птиц, земноводных, пресмыкающихся, млекопитающих. «В институте много специалистов-зоологов, сотрудники большинства лабораторий работают в каких-то отдаленных местах. Есть такие исследователи, которые долго находятся вдали от дома, собирая полевые материалы. Например, наши сотрудники длительное время изучают редких насекомых в заповедниках на Дальнем Востоке (Уссурийском, Зейском). В основном экспедиционные отряды института работают в Сибири, но бывает, что ездят и дальше на север и восток, реже бываем в европейской части страны. Современная биологическая наука изменилась, изучение происходит уже более углубленно с применением современных методов (молекулярно-генетических, морфологических, физиологических и поведенческих), в некоторых лабораториях представлены соответствующие направления. Часть сотрудников работает экспериментально в лабораториях, на стационарах, а часть выезжает в поля и собирает материалы», — поясняет заведующий лабораторией экологии сообществ позвоночных животных ИСиЭЖ СО РАН доктор биологических наук Юрий Нарциссович Литвинов.

 

В этой лаборатории сотрудники в основном занимаются териологией (изучением млекопитающих). «В сфере наших интересов почти все виды млекопитающих — и крупные, и мелкие. Мелким мы уделяем больше внимания, потому что они более многочисленны, много видов, обитающих во всех природных зонах, их легче наблюдать и изучать. В то же время они служат очень хорошими индикаторами состояния окружающей среды. Численность и соотношение между разными видами в природе очень важны для экологических оценок при нарушениях. Когда мы рассматриваем какое-нибудь природное нарушение, то сразу замечаем: каких-то видов становится больше, каких-то — меньше», — поясняет Юрий Литвинов.

 

Изучая фауну млекопитающих хребта Сайлюгем (Горный Алтай), в 1990 году экспедиция Института систематики и экологии животных обнаружила на высоте свыше двух тысяч метров большие колонии грызунов. Это была полевка Стрельцова, или плоскочерепная полевка (Alticola strelzowi Kastschenko, 1901).

 

   Плоскочерепная полевка

 

«Очень интересная группа — скальные полевки. Это группа реликтовых видов, оставшихся с плейстоцена. Они сохранились в таких ландшафтах, которые остались после оледенения, когда на остальной территории произошли значительные изменения. Полевки представлены несколькими видами и живут в Северной Азии (обычно в горах, в каменистых россыпях). Мы уже много лет собираем материал по этой группе полевок, сравниваем разные виды и популяции животных между собой. Это делается для того, чтобы проследить, как происходит эволюционная изменчивость в группе. Выявляются морфологические и молекулярно-генетические различия. Полученные данные позволяют строить какие-то прогнозы о будущем того или иного вида. Мы работаем в Казахстане, в Тыве, на Алтае, в Монголии, в Хакасии, в Прибайкалье. На Байкале численность полевок сокращается сильнее. Проблема в том, что обитающая там ольхонская полевка имеет очень маленький ареал. В прошлом и в этом году для восстановления местной популяции мы проводили реинтродукцию — выпускали выращенных в виварии животных на острове Баракчин», — рассказывает ученый.

 

«Когда я работал на Таймыре, — вспоминает Юрий Нарциссович, — приходилось весной уезжать, а возвращаться только осенью, то есть находиться там четыре с лишним месяца. Это, наверное, самое долгое пребывание в полях. Жили в основном в палатках. Для нас это нормально. В экспедиции ездят те люди, которые уже привыкли и любят находиться в таких условиях. Конечно, жить в палатке тяжело, особенно когда прохладно и несколько дней идут дожди. Сейчас многие берут с собой газовые плиты, а раньше мы обычно готовили на костре. На севере дров нет, приходится возить их с собой. Еще спасались бензиновыми горелками. Много неудобств доставляют мошка и комары, хотя сейчас очень много средств, но они помогают лишь частично. С одной стороны, это тяжелые условия, с другой — человека они закаляют. Все экспедиционники имеют хорошую физподготовку, могут много ходить пешком».

 

До 1990-х годов у института было ведомственное оружие. Естественно, оно использовалось только для научного отстрела (что бывало крайне редко) или подачи звукового сигнала. Медведя можно было отпугнуть просто выстрелом, убить только в крайнем случае. После изменений в законодательстве даже обычная ракетница попадает под запрет.

 

Во время экспедиции в Саянах этим летом ученые месяц жили без какой-либо связи. Для того чтобы позвонить, нужно было спускаться к ближайшему населенному пункту и ловить сигнал. Существует инструкция для полевых отрядов, которой все придерживаются. Это простые правила, но их важно соблюдать, чтобы избежать несчастных случаев. По словам ученого, самое главное — не ходить по одному и обязательно сообщать кому-то: куда, зачем и на сколько ты уходишь. «Полевой сезон в этом году у нас не был короче обычного и сейчас уже подходит к концу. Он зависит от финансирования, а не от пандемии. Были препятствия, связанные с закрытием границ, но в целом всё прошло хорошо», — подытоживает Юрий Литвинов.

 

Заведующий лабораторией систематики беспозвоночных животных ИСиЭЖ СО РАН доктор биологических наук Анатолий Васильевич Баркалов — фаунист и систематик. 40 лет он занимается изучением мух семейства Syrphidae, или журчалок. Для мух этого семейства характерна мимикрия, когда животные или насекомые без специальных приспособлений для защиты подражают тем, которые могут нанести какой-либо урон с помощью ядовитых зубов, желез или жала. Кроме того, для них характерен полет на одном месте и специфическое жужжание. Почти все они встречаются на растениях с открытыми цветками, где питаются нектаром и/или пыльцой. В Европе уже много лет изучают явление мимикрии у сирфид и установили много интересных морфологических и поведенческих особенностей: некоторые виды даже делают похожее движение брюшком, как пчелы. Есть и такие, которые вообще неразличимы для непрофессионала. «Когда я только начинал изучать это семейство и приехал на Таймыр, увидел и схватил, как я думал, муху, а она меня довольно сильно ужалила. Это была оса», — рассказывает ученый.

 

   Анатолий Баркалов в горах Востояного Саяна

 

Анатолий Баркалов описал новый вид из Средней Азии, собранный еще Петром Петровичем Семёновым-Тян-Шанским (известным русским географом и ботаником XIX века) в 1898 году. Изучив препараты, он понял, что это новый вид, и назвал его Cheilosia semenovi.

 

Анатолий Васильевич уже много лет работает с родом Cheilosia. До начала его исследований этот род был одним из самых неизученных в семействе. Объяснялось это, прежде всего, его большим объемом (только в Палеарктике род насчитывает более 300 видов) и, возможно, тем, что входящие в этот род виды имеют невзрачную по сравнению с другими яркими представителями семейства окраску. Семейство сирфид очень популярно у европейских энтомологов: как профессионалов, так и любителей. В Европе им плодотворно занимаются около пятидесяти исследователей, тогда как в России всего двое: Анатолий Баркалов и его коллега из Комсомольска-на-Амуре доктор биологических наук Валерий Александрович Мутин. Для сбора материала на территории нашей страны Анатолий Васильевич был на Алтае, на Байкале, в Забайкалье, на Камчатке, в Приморье, на Курилах, Кунашире, Ямале, несколько раз на Таймыре, два раза на Чукотке. «Теперь у меня грант по исследованию двукрылых насекомых высокогорья Центральной Азии и Юга Сибири (РФФИ, № 20-04-00027-а). В этом году мы планировали поехать работать в Таджикистан и Вьетнам, но пандемия внесла коррективы», — добавляет он.

 

Сирфид, обитателей Севера Сибири, биологи уже отработали. «Я считаю, что знаю фауну сибирского сектора Арктики примерно на 90 %. Новый грант нацелен на исследование, сравнение и выявление общих черт в фаунах высокогорий Средней Азии, Алтая и Саян. Поскольку за время наших предыдущих исследований мы установили, что все самые интересные (редкие и неизвестные для науки виды) обитают на высокогорьях — не в середине, не у подножья гор, а на самых-самых их верхушках, — наши исследования нацелены именно на эти территории. Голые скалы, ничего не растет, а насекомые есть. Камни — значит жизни нет? Ничего подобного, она есть везде!» — говорит Анатолий Баркалов. Концентрирование насекомых на вершинах европейские ученые называют hilltoping. Самцы парят на самой вершине горы, а самки кормятся у подножья, где есть растительность. Потом они поднимаются наверх, и происходит встреча.

 

«Все новые виды, описанные мной, а их более двухсот, — оттуда, с вершин гор. Если не говорить, конечно, про Китай и Непал, где просто никто до нас не работал. Мы с коллегой из Китая (доктор Чен Хин-е) описали 78 новых для науки видов. С другой коллегой из Финляндии (доктор Гунила Столс) подготовили описание еще 35 новых видов из Непала. Я там не был, материал для исследований  предоставили коллеги. Проблема была с придумыванием названий. Я называл виды числами на латыни до десяти, в честь детей, жены, всех перебрал, чтобы хватило. Для меня изучение фауны Китая представляло сплошной сюрприз. Берешь экземпляр — новый вид, второй — тоже», — рассказывает исследователь.

 

Анатолий Васильевич только что вернулся из месячной поездки в высокогорья Восточного Саяна. Июль был выбран специально, потому что в высокогорной тундре, как и в зональной, это единственный месяц лета, когда всё старается быстро зацвести и потом так же быстро умирает. «На севере июль — единственный теплый месяц, а вот на юге лето более продолжительное, но я июль всегда захватываю, потому что в это время вылетает больше всего насекомых. Всё сразу цветет, поэтому, кстати, очень удобно там собирать фаунистический материал. Приезжаешь, и за месяц фактически ловишь всё возможное для этого места. Бывает, что-то пропускаешь, тогда приходится в одно и то же место ехать во второй раз, чтобы более репрезентативно охватить всю фауну. Вы когда-нибудь были в тундре? Нет?! О, вы не представляете, что это такое! Это клумбы на сотни метров», — восхищается исследователь.

 

В этом году было собрано около 10 000 экземпляров. Пока что рано говорить о том, были ли обнаружены новые виды, — ученый только успел закончить этикетирование собранного материала. Теперь необходимо изучить препараты. «Поспешных выводов я не делаю, но материал точно интересный, потому что в плане изученности это место — белое пятно. Никто никогда до нас там мух не собирал. Были недолго в другом районе Восточного Саяна поляки, даже описали новый вид. Теперь у нас задача — или подтвердить его валидность, или доказать, что этот вид всего лишь сильно изменившаяся форма уже известного из других территорий Сибири. Такие белые пятна мы закрыли уже по всему Северу, кроме Якутии. Осталась тайга Западной Сибири, которой я и хочу посвятить следующий грант», — рассказывает А. Баркалов.

 

   Parasyrphus tarsatus (Zetterstedt, 1838) c Диксона

 

Существует множество способов ловли насекомых. По словам Анатолия Баркалова, он чаще всего использует сачок, ловушку Малеза (палаточную ловушку) и желтые тарелки (желтый цвет привлекает насекомых). После того, как образцы собраны, их кладут в банку-морилку с несколькими пропитанными хлороформом резиновыми колечками. Через несколько минут насекомые засыпают. Такая морилка работает два-три часа, после чего колечки следует поменять. В этот же день насекомых накалывают на энтомологические булавки или раскладывают на энтомологические матрасики. Иногда, если пойман очень ценный экземпляр, но он помялся, его расправляют. Ученые всегда стараются собрать как можно больше материала, опасаясь, что не смогут попасть в это место второй раз.

 

Пять лет назад, когда биологи работали на мысе Диксон, их навестил белый медведь. «Дело в том, что до нас в избушке жили охотники, которые оставили тушку песца, — она его и заманила. Однажды ночью (на самом деле, на той широте день круглые сутки) слышу шум за окном. Неподалеку были орнитологи из Москвы, думал, это они пришли. Смотрю, а это белый медведь ковыряется. А избушка не закрывается. У меня был охотничий пугач, так называемый сигнал охотника. Мой коллега держал дверь, а я три раза стрелял в медведя. Хорошо, не попал. Тот испугался и уплыл по речке. С одной стороны, было страшно, а с другой — интересно. На Чукотке к нам белухи подплывали. Слышно их фонтаны километра за три, когда они выдыхают. Шли на нерест в июле косяки горбуши, а киты следом за ними зашли в реку. Необычайно грациозные и красивые животные», — вспоминает Анатолий Васильевич.

 

На Восточном Саяне в этом июле ночью температура опустилась ниже нуля, и питьевая вода замерзла. «Утром я встал, хотел воды попить, а это лед. А еще сутки шел дождь, река вздулась. У нас в воде стояла бочка, в которой мы хранили мясо (днем было жарко, а вода в реке градусов 4—6, как в холодильнике). К счастью, ко времени дождей мы уже мясо съели, а ведро с салом, помидорами и огурцами унесло течением. Ну, как-то пережили. Случаются такие эпизоды — главное, не паниковать, а принимать жизнь такой, какая она есть, — комментирует ученый фотографии из поездок. — Мне очень нравится эта миниатюризация растений на Севере! Цветы выглядят как специально составленные букеты. Все фото достойны того, чтобы поставить на заставку рабочего стола. А вот мы на самом-самом Севере, на мысе Диксон. Аэропорт находится на острове, а все (кто не уехал) живут на материке. Июль, мы в пуховиках, снег лежит. Как там люди живут? Как-то живут. Везде люди живут».

 

Семь обсерваторий Института солнечно-земной физики СО РАН (Иркутск) разбросаны по территории России от Заполярья (Норильск) до границ с Монголией (поселок Монды). Институт имеет сложные научные наблюдательные инструменты. Эффективность их использования в исследованиях и, как результат, получение новых научных данных напрямую зависят от всех тех, кто посвятил себя сложной и очень кропотливой работе в обсерватории. «Есть наши наблюдатели на Урале, в Магадане, точек много, и непрерывность их работы, конечно, надо обеспечивать. Точки очень разные. Например, астрономические обсерватории, одна из которых расположена высоко в Саянах; в Заполярье ведутся оптические и магнитометрические измерения, измерения состояния ионосферы. Понятно, что в большинстве своем это современный приборный парк, который в принципе позволяет вести удаленный контроль за наблюдательными инструментами, но тем не менее его надо охранять, следить за техническим состоянием. Работа продолжается, есть и такие наблюдения, которые нельзя прекращать ни на день, ни на минуту, поэтому многие сотрудники нашего института задействованы в обеспечении беспрерывной работы, получении данных наблюдений», — рассказывает директор ИСЗФ СО РАН член-корреспондент РАН Андрей Всеволодович Медведев.

 

   Обсерватория ИСЗФ СО РАН в Мондах

 

Круглый год на всех обсерваториях института находятся люди. В большинстве своем там работают местные жители, которые прошли подготовку и получили соответствующую сертификацию. Вахтовые выезды из института происходят только по особым случаям для каких-то экспериментов. Их периодичность зависит от научной необходимости. Например, на Иркутский радар некогерентного рассеяния в среднем сотрудники выезжают на неделю в месяц, в Монды — на две недели в месяц, а иногда могут и не выезжать несколько месяцев.

 

Есть и те, кто находятся там постоянно, обеспечивают сохранность, функционирование, всё это сложные инструменты, у них серьезное энергообеспечение, есть и регламентная работа, которую нельзя отменить. Средства связи у ученых там самые различные. «У нас есть удаленный выносной пункт, который расположен посреди тундры под Норильском — там только спутниковая связь, очень дорогая. В удаленных обсерваториях (на высоте примерно три тысячи метров) тоже спутниковая связь. При необходимости ее можно обеспечить из всех точек. В большинстве обсерваторий есть нормальная мобильная связь, а где-то и интернет. Мы ставим перед собой задачу вообще все удаленные пункты обеспечить скоростным интернетом для передачи данных. Дело это непростое. Вопрос будет решен, хотя это довольно затратно», — рассказывает Андрей Всеволодович.

 

Самая большая трудность — работа в тундре. В Норильске находится базовая станция, а на ней пункт «Исток». Он расположен фактически в глухой местности. Там необходимо соблюдать все меры предосторожности для безопасности сотрудников. Во-первых, это обязательно две машины на ходу. Во-вторых, специально проинструктированный персонал, который знает, как себя вести в неожиданных ситуациях, в частности в пургу, в снежные заносы. В-третьих, обязательно должны быть средства связи. Есть пункт «Саяны», расположенный в горах на высоте две тысячи метров. Добраться туда для замены батареи электропитания, например, и снять данные можно только на лошадях. Специально для этого в ИСЗФ СО РАН содержат лошадей и закупают овес. 

 

«Персоналу не выдают оружие для защиты от диких животных. Так как оружия в организации нет, со зверями надо уметь не встречаться. Мы свои места прекрасно знаем. Да, дикие животные туда могут выходить, но они не знают о существовании там жилищ человека, поэтому тоже ведут себя осторожно. Но разрешается использовать фальшфейеры для отпугивания», — объясняет Андрей Медведев. 

 

Он уверен, выездные работы — это не изоляция. «Тебя не селят насильно в изолированный бокс. Это некое абстрагирование от внешнего мира, но человек, находящийся в удаленной обсерватории такое длительное время, занят работой. Он не отдыхает, не придумывает себе занятия, у него много рабочих дел и бытовых обязанностей. С ума сходить некогда, это точно. Там, где у нас идут наблюдения, не привязанные ко времени суток, есть обычный распорядок дня, где человек готовит себе пищу (или ее готовят за него, если это крупная обсерватория), ведет наблюдения, настраивает или ремонтирует аппаратуру, работает за компьютером. Там есть вычислительная техника, чтобы обработать данные. Если есть возможность, люди в свободное время смотрят телевизор, если нет — читают. В тех обсерваториях, которые привязаны к ночному графику, человек ведет астрономические наблюдения ночью. Солнце не позволяет видеть днем слабые светящиеся объекты», — говорит директор ИСЗФ СО РАН. 

 

Мария Фёдорова, Ангелина Ганжа

 

Фото предоставлены исследователями (1—5), Юлии Поздняковой (6)